Бог на земле

Проходила четвертая неделя Великого поста. В этом году, хотя март был еще только в половине, весна началась рано, шла дружно, и снега сильно таяли, лед на реке посинел и вздулся. Улицы покрылись толстым слоем навоза; по канавкам бежали мутные ручьи. В воздухе пахло особенной, весенней свежестью. Солнце светило целые дни ярко и ласково.

Небо, лазурное и глубокое, с лениво ползущими по нему пуховыми облачками, распростерлось от горизонта до горизонта величественным куполом.

Под этим куполом стоял большой город. В нем-то и начиналась весна. На него Бог изливал с неба золотые лучи солнца, дышал на его улицы теплым, приятным воздухом, наполнял сердца людей тихой радостью.

В этом городе, как и во всех больших городах, жили богатые и бедные, добрые и злые, работники и тунеядцы, преступления и добродетели, гордость и приниженность, ложь и правда. Всё и все уживались вместе.

Внешняя жизнь была пестра и разнообразна, внутренняя же у всех была тяжелая, не лучше каторжной. В большей или меньшей степени все чувствовали себя несчастными или неудовлетворенными. Если и находились счастливцы, то это были дети. Дети были беспечны, веселы и счастливы.

Взрослые же только притворялись, что они счастливы или довольны, а на самом деле были недовольны и постоянно думали, как бы сделаться счастливыми: как-нибудь разбогатеть, получить хорошее место, стать известностью в науке, промышленности, торговле, политике, искусстве, литературе. Но, достигнув предела своих стремлений, добившись богатства, известности, они начинали чувствовать себя по-прежнему неудовлетворенными, а иногда и просто несчастными.

Ложь царила в сердцах обитателей большого города. Обманывали друг друга не только чужие, но и близкие люди: мужья обманывали жен, жены - мужей, дети - родителей, родители - детей. Никто не говорил всей правды о себе и о других людях, никто не был искренним в полной мере, потому, что над искренностью смеялись, и человек, делавший попытку быть искренним, рисковал уронить себя в мнении других.

В общем же люди были безучастны друг к другу.

Все возможные расчеты, деловые соображения, нажива, моды, наряды, порок, погоня за удовольствиями охватывали их жизнь железным кольцом, так что для совершенствования в добре, в любви, в участии к ближним, даже если бы они и желали, у них, в этом кольце, уже не оставалось места.

Бог дважды посылал Своего ангела в большой город.

В первый раз Бог послал его и сказал:

- Люди потеряли совесть, душу свою и образ человеческий. Поди и спаси их.

И слетел ангел Божий с неба и взмахнул над городом пламенеющим мечом своим.

И в глухую ночь город занялся с четырех сторон; вспыхнув, как свеча, он поднял к небу гигантский язык пожара, в котором погибли дома, палаццо, храмы, заводы, фабрики, магазины, лачуги бедняков, вся нищета его, все богатства, накопленные веками.

- Подожгли!—вопили погорельцы, обезумевшие от горя и ужаса.—В огонь злодеев!

В пожарище бросили шестерых бродяг, заподозренных в поджигательстве.

Город горел целую неделю, и от него не осталось ничего, кроме пепла и развалин. Очутившись без крова и пищи, спаянные общим несчастьем, погорельцы скоро соединились в братском влечении друг к другу - чувстве, для них незнакомом прежде, в дни благополучия. Каждый словом или делом спешил проявить свое участие к другим, свою доброту, внимательность. Прежние богачи, превратившись в бедняков, входили в тесное общение с людьми, которых, по их низкому общественному положению, вчера еще они не пустили бы дальше порога своих дворцов. Исчезли гордость, злоба, зависть. Из страны притекали обильные пожертвования, и эта доброта людей, которые даже не знали их, трогала их чрезвычайно, вызывая, в свою очередь, в сердцах их ответное чувство добра и любви к людям.

Год спустя, ангел вернулся к Богу и сказал:

- Сделал по слову Твоему. Hе оставил от жилищ и храмов камня на камне. Слезами очистились сердца их, и снова они хвалят имя Твое.

Ничего не ответил Господь верному слуге Своему; но просветлел  лик Его.

Прошли десятки лет. На пожарище вырос пышный город, богаче и краше прежнего. Жители уже успели позабыть братское чувство, связавшее их во время несчастья воедино, и вели обычную классовую жизнь, в которой гнездились такой яркий порок н такие чудовищные преступления, о каких никогда не слыхали ни их предки, ни они сами.

Тогда Бог во второй раз призвал ангела и сказал:

- Люди Мои погибают. Поди и спаси их.

И снизошел ангел с неба, и простер руку свою над городом.

Началась ужасная эпидемия холеры, косившая людей сотнями. Весь город облекся в траур. В каждом доме плакали по умершим. Были и такие дома, что и плакать в них было некому: все перемерли.
Косила, косила смерть, выкосила полгорода и стала понемногу уставать; наконец и совсем косу бросила.

Люди опять собрались вместе, как братья, и построили на пожертвованные деньги, в умилостивление разгневанного Бога,  величественный храм.

Это была искренняя жертва в память погибших отцов, матерей, братьев, жен, детей, друзей. Hе было сердца, в котором не таилась бы горечь тяжкой утраты.

Страдание снова очистило людей, сделало их общительнее, проще и добрее.

Ангел вернулся к Богу и сказал:

- Спас людей Твоих, Господи. Но тяжело было спасение их. Легче разрушить их жилища, чем разлучить с близкими.

Господь ответил:

- Только сильное страдание очищает их сердце от скверны. А с близкими соединятся в вечной жизни и те, которые оплакивают их теперь.

И кротко улыбнулся Господь, смотря в смущенное лицо верного слуги Своего.

После посещения ужасной гостьи пошел семнадцатый год,  и за это время в городе свершилось страшное преступление, заставившее говорить о себе все общество, все газеты.

I.

Жил в нашем городе Николай Архипыч Марков, старик-вдовец лет под 70. Торговал он хлебом и лесом; имел в губернии до трех десятков хуторов, из которых  только в одном вел свое хозяйство, а в остальных земли сдавал в аренду крестьянам под посевы, покосы и выгоны. В городе у него считалось до десятка домов. В одном из них, старом и некрасивом, стоявшем в отдаленной улице, жил сам старик Марков с сыном Иваном и невесткой Авдотьей Автономовной; другой сын служил на военной службе, во флоте. Марков слыл в губернии первым богачом, и к тому времени, когда с ним приключилась катастрофа, о которой читатели узнают ниже, его капитал считался в миллионах.  По происхождению сын крестьянина, из бедной деревенской семьи, Марков сам „вышел в люди". Старожилы помнили, да и сам Николай Архипыч, когда разговор заходил по душам, в интимном кружке, любил порассказать, как он „тер лямку", когда ходил в бурлаках по Волге и Каме. Рассказывал он о своем прошлом, когда был „в градусах", a у трезвого у него, бывало, и слова не выжмешь: молчит. Да и в минуту пьяной откровенности, по-видимому, о многом искусно умалчивал. Говорит-говорит - и вдруг оборвет сразу, уставится глазами куда-то в пространство, сделается таким скучным, печальным и весь целиком уйдет в себя, как улитка в раковину.

Осторожно, стороной, боясь, чтобы как-нибудь слухи не дошли до Архипыча, перед которым купцы трепетали, как перед денежной силой, в купеческих семьях рассказывали, как Марков из бурлаков попал в водоливы и как на этом месте обрел свою „фортуну".

Дело было так.

Купец Батримов, в свое время известный „хлебный король", сплавлял к верховьям Волги караван с хлебом. Караванный приказчик Осип Павлович так полюбил Маркова, что без него, что называется, ни шагу: „Марков, вина!" „Марков, девиц!" - и шустрый водолив доставал и то и другое. В теплый майский вечер, после отчаянного кутежа с девицами, приказчик так „назюзюкался", что уже и говорить не мог, а только мычал и бормотал бессвязно. Лежал он у себя в караване, на постели, на которую уложил его услужливый водолив, и все силился приподняться, стать на ноги, как вдруг увидел склонившееся над ним лицо Маркова. Только у этого Маркова глаза были не веселые, не подмигивающие, не ухарские, а страшные, как у чёрта, и горели они адским огнем, как у волка в степи ночью. Как ни пьян был приказчик, a все же уловил он, во взгляде этих глаз нечто ужасное...

— Ни-к-а-а-л-л-аш! — лепетал он коснеющим языком: — по-а-бой-ся Бо-а-г-г-а-а!

Страшные глаза, услышав этот обличительный пьяный лепет, как будто  оторопели, приняли было кроткое, заискивающее выражение, но, оправившись, метнули страшные молнии, и горло приказчика, как железными тисками, сдавили две сильные руки. Минут через пять на койке лежал уже не приказчик, веселый кутила „Осип Палыч", a его труп с застекленевшим взором, в котором застыл какой-то животный, нелепый ужас.

Марков выбрал из шкатулки хозяйские деньги, а труп ночью спустил в Волгу. Ловко это он обделал. Наутро хватились: ни приказчика, ни казны. Заявили властям; последние решили, что приказчик, захватив хозяйские деньги, бежал. Подали „объявки". Так с тех пор приказчик и считался „в бегах".

Николай Архипыч поначалу, когда молод был, это дело забыл совершенно, да и некогда было ему о нем думать: весь он как-то ушел в наживу, в „коммерцию". Купил судно и хозяином заделался. Почёт от торговых людей и власть над рабочим людом, из среды которого он только что выбился, поднялся к „верхам", льстили ему необычайно, а барыши и ажиотаж деловитого волгаря совершенно вскружили ему голову. Жадность его охватила непомерная и затем долго не покидала. Нажил он сотни тысяч - захотелось нажить миллионы; выстроил дом - надо строить еще и еще; скупил земли у помещиков чуть не в половине уезда - решил закупить и остальную половину, чтобы не было конкурентов. Только когда уже в лета вошел, под шестьдесят стукнуло, - когда от дел стал сам отдаляться все более и более, передав сначала часть их, а потом и остальные сыну, появился у Николая Архипыча досуг, который постепенно и привел его к мысли о преступлении. Старик заметно стал тосковать, начал раздавать милостыню и служить панихиды „за упокой души раба Божия Иосифа". Мертвец стал приходить к нему по ночам. Архипыч видел во сне Волгу в том самом месте, через которое проходил караван „в тот вечер". На палубе нарядной караванки плясал пьяный „Осип Палыч" и с ним - две „крали", прихваченные „для забавы" в прибрежном селе. В речном воздухе, всколыхнутом свежим ветерком, неслись то разухабистые, игриво-веселые, то элегически печальные, грустные мелодии гармоники. Потом все исчезло: и гармоника, и крали, и бурлаки; оставались вдвоем только он, Николай Архипов, да „Осип Палыч". И „Осип Палыч" становился перед ним на колени, жалкий, покорный, растерзанный, и робко умолял его: „Николаш! Послушай, побойся Бога!" - Архипыч просыпался весь в поту: как ребенок, испуганно садился на кровать, поджав под себя ноги, торопливо крестился и, шептал: „Да воскреснет Бог и расточатся врази Его. Господи, Батюшка, помилуй мя, окаянного!"

После этих видений на следующее утро у ворот марковского дома производилась усиленная раздача милостыни. Николай Архипыч с встревоженным видом отдавал приказание сыну свезти настоятелю подгородного монастыря, в котором был придел св. Иосифа, деньги на поминовение души „Осипа Палыча". Деньги отвозились разными суммами: от тысячи и до пяти тысяч рублей. Николай Архипыч полюбил настоятеля о. Димитрия, часто беседовал с ним и не жалел для него никаких денег, затратил десятки тысяч на украшение придела чтимого им святого. „Пусть хоть на успокоение его души пойдет,—думал он.—Может, он мне и простит".

II.

Димитрий был человек особенного склада ума. Много он видел, много он выслушал кающихся грешников и никого не осуждал. Всегда у него был для них один совет: „Перемените жизнь вашу и верьте в благость Божию". Богатым он прибавлял: „Раздайте ваше имущество бедным, поддержите храмы Божии".

Когда к нему обратился за советом насчет своего „греха" Николай Архипыч, о. Димитрий предложил ему то же самое, что и другим.

- Как же это так?.. — изумился Николай Архипыч.—He возьму я в толк...

- Это очень просто. Надо или объявить суду о вашем преступлении, и тогда, может быть, вас осудят, и страданием вы искупите великий грех ваш...

- А может, и оправдают?

- Возможно, и оправдают... Да не в этом дело... Вам пред Богом и пред людьми надо унизиться, ибо большой грех лежит на совести у вас, и почетом от людей вы пользуетесь незаслуженно, а как тат и вор тайный...

Николай Архипыч сокрушенно вздыхал:

- Как, батюшка, отец Димитрий, уж и быть мне с этим делом, право, не знаю... ума не приложу... Люди знали за хорошего человека... и впоследствии того - на себя объявить... всего лишиться... ох, тяжко, тяжко!

- Что делать. Надо смириться...

- А ежели в монастырь?

- Что в монастырь?

- Поступить совсем... постричься?.

- Это дело хорошее. На послушание хотите?

- Да уж чтобы на подвиг... до смерти...

- Дело доброе. Вот к нам и поступайте.

Мысль о поступлении в монашество понравилась Николаю Архипычу. Он стал спокойнее. Мрачные сны стали посещать его реже. О. Димитрий каждый день навещал его и запирался с ним в кабинете.

III.

Иван Николаевич внимательно наблюдал за всеми переменами, какие совершались в характере его отца.

Он знал  о его „грехе", но не осуждал его.

- Вот что, тятя - сказал он ему раз, когда старик, измученный своими мыслями, вздумал с ним посоветоваться - скажу тебе по чистой правде: будь я на твоем месте - так же поступил бы. М-да... Собственно, и греха тут, по-моему, никакого нет.. Вот брат Сергей по этой части у нас дока... „Человек, говорит, животное... Что, говорит, быка убил, что человека - все едино..."

- Собака ты! — закричал на него отец. — Волчонок!

Старик пришел в страшную ярость.

- Что же ты на меня гневаешься, тятя? Небось, кушаешь черкасское мясо... Убоина тоже...

- Подлец!-загремел Николай Архипыч.-Будь ты проклят, анафема!

Старик выбежал из столовой, где вся семья пила чай, и так хлопнул дверью, что в переднем углу, из киота, вылетел образ св. Николая Чудотворца и раскололся надвое.

- Ох, не к добру! — закричала Авдотья Автономовна.— Быть беде!

Иван зловеще нахмурил брови.

- И как ей не быть! — мрачно заметил он. — Вон отец-то Димитрий подбирается к батюшкиному сундуку...

-Что ты говоришь?— испуганно спросила жена.

- To и говорю,—досадливо ответил Иван:-—что батюшка собирается в монастырь уйти... И капиталы, и всё имение хочет отписать на церкви да на монастырь...

- He может быть!

- Сам слышал весь ихний разговор, хоть они и таятся от меня...

Иван был человек идейно недалекий; но, как и отец, с коммерческими способностями; учился же он на медные деньги и всю силу, всю власть жизни видел исключительно в капитале. Между ним и отцом не существовало той идейной приязни, какая бывает в хороших семьях, воспитанных на любви, на доброжелательстве к ближним. Когда Иван и Сергей росли малышами, отец, поглощенный делами, не обращал на их воспитание ни малейшего внимания; когда же они вошли в юношеский возраст, Николай Архипыч одного из них пристроил в свою контору, a другого приставил наблюдать за приказчиками на лесном деле где-то на Белой. Потом Ивана, не спросив его, женил на дочери богатого купца. Но женой своей, некрасивой и придурковатой, Иван был недоволен, так как имел для себя на примете другую невесту, девушку умную и красивую. Отца он не любил, но весьма уважал за то, что он из двадцати тысяч, ограбленных на караванке у приказчика, сумел сделать миллионы. Сам он, страстно, до безумия любивший деньги, рассчитывал удесятерить отцовские миллионы, развив на них огромное торговое дело.

Понятно, с каким негодованием отнесся он к намерению отца поступить в монастырь и отдать капиталы монахам.

„Этому не бывать",—решил он.

И губы его плотно и безжалостно сжались - как у отца, когда тот „справлялся" с караванным приказчиком.

IV.

Ннколай Архипыч заболел, и заболел как-то неожиданно, в одночасье: ходил здоровый и вдруг свалился. Открылся жар, озноб. Две недели пролежал старик в постели без памяти и только на третьей стал понемногу приходить в себя.

О. Димитрий навещал его каждый день.

- Схиму бы Господь сподобил принять,—говорил больной:— все бы дела помог привести к концу...

- Нe спешите,—успокаивал его о. Димитрий.—Станете на ноги—тогда поговорим и о схиме и обо всем прочем...

- Нет уж, батюшка, вы мне не препятствуйте. Завтра я думаю пригласить нотариуса—и все мое имение пo церквям н на монастырь.

- Как вам угодно. А я так полагаю, что лучше бы не торопиться.

- Что ж ещё ждать? Я уж и Ивану сказал, чтобы он пригласил нотариуса. Сегодня жив, а завтра Бог знает, что с нами будет...

V.

Во время болезни Николая Архипыча за ним ухаживал его приказчик Илья, крещеный калмык, служивший в доме Марковых лет двадцать.

Бесхитростный и честный, он считался общим любимцем хозяев и сослуживцев.

По приказанию доктора, посетившего больного вечером после принятого им решения пригласить нотариуса, Илья приготовлял для хозяина теплую ванну.

Большая цинковая ванна была поставлена посредине спальни Николая Архипыча. От ванны при свете лампы поднимались струйки розового пара. Калмык, с коричневым, скуластым лицом, сморщенным, как печеное яблоко, подливал в ванну то горячей, то холодной воды.

- Что, Илья, готова, что ли?—нетерпеливо спросил Николай Архипыч, приподнимаясь на постели.

— Готова, бачка. Лизай скорей, вода стыня...

Николай Архипыч, не торопясь, разделся и с помощью Ильи погрузился в воду.

- He холодна?—спросил Илья.

- Какой тут... холодна!—усмехнулся Николай Архипыч.— Свариться можно.

— He сваришься, бачка!—оскалил белые зубы калмык.— Твоя терпит, твоя крепкой человек.

- Вот что, Илья, — сказал Николай Архипыч: — иди-ка ты пока на кухню да распорядись там, чтобы Дарья приготовила перцовку... да слазай в погреб, достань редечки мясновской, да рыжичков, да огурчиков нежинских...

— Ладно, бачка.

— Да смотри, осторожнее с огнем-то... не зарони.

— Знаем, бачка.

Илья ушел.

Николай Архипыч, нежась, закрыл глаза и задремал. Над спинкой ванны возвышалась неподвижно, как изваянная, массивная голова, покрытая шапкой серебряных кудрей.

„Хорошо бы вот так,—думал он:—войти в воду одним, а выйти другим человеком, чистым..."—Он усмехнулся, вспомнив, как молодым парнем ходил в баню „грехи смывать". „Каки и грехи-то были! Как кошка молоко налакала... Теперь уж водой не смоешь..."

И опять думал:

„Вот завтра. Бог даст, порешу с моей каторгой. Видеть уж... Нотариус приедет... Все Богу, все Богу... Ваньке, хоть он и кобель, видно, тоже придется подписать... и Сереге также... Ну, и подпишу им, как служащим, что ли... Чать, работали тоже... заслужили, нельзя же обидеть..."

Он сладко потянулся, открыл глаза и... вздрогнул... Красный фонтан ударил ему в лицо и рассыпался миллионами брильянтовых искорок.

- О-о-о!—простонал Николай Архипыч.

„Хлюп! хлюп!"— услышал он удары в своем мозгу. Огонь острой болью с головы до ног прошел по его грузному телу. Затем все исчезло. И боль, и красный фонтан, и страшный призрак... Николай Архипыч вздрогнул, вытянулся и застыл с неподвижным взором, устремленным в одну точку...

В спальне стало тихо-тихо...

От ванны еще поднимался розовый пар и тонкими струйками тянулся под абажур лампы и к серебряным лампадам, горевшим перед иконами, в переднем углу. Вода в ванне, красная, как кровь, стыла... Николай Архипыч уже не чувствовал больше приятной теплоты и не думал о том, как бы распорядиться своими капиталами.

Он был мертв.

VI.

В ту же ночь калмык Илья Семенов Актубаев был арестован по обвинению в убийстве купца Маркова. Все улики были против преступника: под его кроватью был найден окровавленный топор, а под подушкой - золотой нательный крест убитого и объемистая пачка сторублевок, похищенных из его бюро. Илья упорно отрицал свое участие в убийстве, плакал, клялся - но ему никто не верил.

Через полгода его судили и приговорили к 15 годам каторги.

Когда Николай Архипыч издал последний предсмертный крик - этот крик долетел до неба, до Бога.

А вслед за ним предстала пред Богом и душа его.

Смутился Николай Архипыч великого греха своего ради, когда узрел Бога во всем Его сиянии и славе.

- Не смущайся, старик, сказал Господь:—ты получил то, что содеял. Но ты покаялся и поверил в любовь Мою к людям, душу свою потерявшим и вновь ее обретшим. И за это отпускается тебе великий грех твой. А обидчика твоего я накажу судом страшным, ибо он руку на отца своего поднял.

И затрепетал Николай Архипыч, как рыба, уловленная в сети. И, рыдая, распростерся он у ног Господа.

- Помилуй его, Господи! — умолял он.—Лучше меня накажи, а его, неразумного, помилуй!

И подошел ангел к Гоcподу, и стал просить Его:

"Господи, Ты знаешь, какое ужасное преступление совершил Николай Архипыч. И за меньшее зло Ты посылал меня, слугу Твоего, наказывать людей пожарами, болезнями, голодом, чтобы люди опомнились и вняли заветам Твоим, Господи. Но люди слушали Тебя, когда беда касалась их, а когда проходила - заветами Твоими пренебрегали. А этот человек без всякого наказания сам покаялся и взрастил в своей душе доброту неизреченную. Ты увидишь, Господи, и сын его исправится. Не наказывай его, Господи!"

- Пусть будет по-твоему,—сказал Господь.—Но даю тому человеку на исправление три года.

- И в меньший срок исправится, — ответил ангел.—A через него и другие очистят души свои.

- Ты будешь наблюдать за ним, - сказал Господь ангелу.

Ангел, рассекая воздух серебряными крыльями, полетел к большому городу, где жил Иван Николаевич Марков, первой гильдии купец, наследник миллионов, и где томился невинный узник Илья.

VII.

Вскорости после суда над Ильей случилось так, что брат Ивана Николаевича, Сергей, служивший во флоте, упал с крейсера в океан и утонул.

Иван Николаевич остался единственным обладателем отцовских миллионов. И первым делом он расширил торговлю. Дела у него пошли не только удачно, - блестяще. Капитал его рос не по дням, a по часам, с колоссальной, сказочной быстротой.

- Талант!—говорили о нем в городе.—Ишь, как загребает деньгу-то... страсть!

Но говорили потихоньку и другое: говорили, что убийство Николая Архипыча - дело рук Ивана, а не калмыка. Вот, говорили, убил отца и царствует. И нет над ним суда Божьего, а людской - деньгами засыплет.

Иногда мелькали у Ивана Николаевича кое-какие воспоминания об отце. Вспоминалась страшная ночь, красная ванна, хрип барахтавшегося в ней старика; вспомнил он, как подбросил в каморку Ильи „вещественные доказательства" преступления; но в этих воспоминаниях он не видел ничего ужасного. „Сам старик виноват,—думал он:—захотел-было всех нас по миру пустить". Об Илье он думал: „Убежит. A и посидит - не велика птица. Почище его сидят. Так-то!" - и посылал ему в острог по воскресеньям чай, сахар и булки.

Через полгода после суда Илью отправили в Сибирь. Иван справил по отцу годовые поминки и опять зажил по-прежнему, широко загребая деньги.

VIII.

Кроме наживы, другой страстью Ивана Николаевича был конский завод. На его конюшнях стояли чистокровные рысаки. Служил у него целый штат кучеров и наездников. Однако постоянно он выезжал только с одним кучером, с Андреем, которого полюбил за его молодцеватую выправку и лихость. Но случилось, что Андрея зашиб иноходец: ударил кованым копытом под сердце - у Андрея и дух вон.

На другой день пришел к Ивану Николаевичу наниматься в кучера молодой парень, из себя красивый и ловкий.

- Слышал, - говорит, - вашей милости кучер нужен.

- У кого служил?

Парень рассказал. У такого-то купца служил, в таком-то городе.

- Почему от него ушел?

- Да потому и ушел, что лихой человек всю хозяйскую семью вырезал. Один старший сын остался. И на него намекают...

- Отчего же ты у сына не остался?

- Бог не велел.

Задрожал Иван Николаевич мелким ознобом, когда про Бога услышал; даже с лица переменился.

- Ладно, говорит, оставайся у меня, живи.

Стал Иван  Николаевич выезжать с новым кучером.

Раз едет с ним и спрашивает:

- А что, парень, не нашли убийцу твоих хозяев?

- Нет. Он сам найдется.

Засмеялся Иван Николаевич. Нехорошо засмеялся:

- Как же!.. Держи карман шире. Найдется он тебе!

- Найдется и себя найдет,—уверенно ответил кучер.— Его Бог найдет.

Испугался Иван Николаевич. Приехал домой темнее тучи. Призвал к себе кучера и стал допытываться, как это Бог сыщет убийцу его бывших хозяев.

- Сам увидишь,—ответил кучер.—Он найдет его.

Задумался Иван Николаевич. Первая капля печали пала на его сердце.

IX.

Был май. Природа разубралась на диво в цветы и зелень. Шел неумолчный весенний шум. Царица-весна ехала по лазоревому небу на колеснице, запряженной амурами, и пускала на землю золотые стрелы. Всякий, чистым сердцем, чувствовал в душе тихую радость. Только самые мрачные люди не улыбались. К ним принадлежал и Иван Николаевич.

Он ехал с новым кучером и думал: „Если правда, что Бог поможет указать убийцу, то пусть Он укажет на меня устами первого встречного".

Только что он подумал, как услышал резкое восклицание кучера:

«Смотрите, девочка упала в канаву!»

- Стой! - приказал Иван Николаевич.

Кучер удержал лошадей.

Иван Николаевич, выскочив из коляски, подошел к канаве. На дне, покрытом илом и грязью, барахталась, как мотылек, хорошенькая девочка в белом платье.

- Держись за меня! — крикнул Иван Николаевич, протягивая ей руку.

Девочка взглянула на него с выражением ужаса на хорошеньком личике и... заплакала.

- Вы убийца! Отца убили!—кричала девочка, с отвращением отталкивая протянутую к ней руку. — У вас руки в крови!

Собралась толпа. Кто-то вытащил девочку... На Ивана Николаевича бросали косые взгляды; кто-то даже крикнул: „Убийца!" Дрожа, как в лихорадке, Иван Николаевич бросился бежать к кучеру. Инстинктивный, чисто животный ужас охватил все его существо...

- Семен! — крикнул он, задыхаясь и протягивая к нему руки ладонями вверх: — посмотри, разве они в крови?

Посмотрел на него кучер и сказал: «Бог нашел тебя, хозяин».

X.

„Марков прекращает торговлю". „Марков раздает деньги бедным". „Хутора сдал под школы". „Все лучшие дома роздал под больницы и бесплатные квартиры для бедных". „Марков жертвует миллионы на церкви, на помин души отца". Наконец: „Марков сошел с ума!" „Над ним нужно учредить опеку". „Идиот! Безумец!" „Награбил! Совесть зазрила!"

Вот что говорили в городе о Маркове в половине марта, на четвертой неделе Великого поста, когда он встречал вторую весну после убийства своего отца.

Марков сидел в темном отцовском кабинете, а против него - новый кучер.

- Так Бог открыл тебе убийцу твоих хозяев?—спросил Иван Николаевич кучера.

- Открыл!—радостно улыбнулся кучер.

- И мне открыл,- тихо молвил Иван Николаевич.—A что будет с твоим убийцей?

- Бог уже простил его. Он покаялся.

- Бог на небе?

- Бог по земле ходит, промеж людей, — ответил кучер.

Только он это молвил, как темный кабинет наполнился дивным светом, и молодой кучер, отступив к дверям, запертым на ключ, скрылся из глаз своего хозяина.

Весело гудят пасхальные колокола. Весть о воскресении вечной правды, справедливости и красоты великой несут они людям.

Всех торжественнее гудит тысячепудовый соборный колокол, сооруженный иждивением покойного Маркова. Какая сила в его медной гортани! Какою важностью, каким восторгом преисполнена речь металла!

Ярким светом сияют в ночном мраке колокольни, унизанные пасхальными огнями.

- Христос воскресе! — радостно приветствуют люди друг друга.

- Христос воскресе! — приветствует молящихся архиерей, старец с добрым, хорошим лицом, как у ребенка.

- Воистину воскресе! — несется в ответ из тысячи сердец, преисполненных восторга.

На амвон, где стоит владыка в блестящем облачении, поднимается суровый и смиренный купец Марков. Тысячи красных и желтых мигающих огоньков от лампад и свечей, тысячи глаз людских и ликов святых смотрят на него, слепят его очи своим блеском. И дрожит и бьется его сердце, как подстреленная птица...

- Бог на земле, люди добрые,—говорит он мягким, глухим, прерывающимся голосом.

- Воистину так! — шепчет молодой кучер, стоящий в передних рядах молящихся.—Воистину так!

- Я убил отца, — говорит и плачет Иван Николаевич:—я оклеветал невинного. Пусть будет надо мною суд ваш и суд Божий!

Суд присяжных оправдал Маркова. Он роздал все свое имение, деньги и живет подаянием. В городе его все любят, особенно дети, которых он оделяет лакомствами, полученными от добрых людей.

Он ходит по городским улицам, постукивая палочкой, и говорит прохожим: «Бог на земле!»

В городе его считают юродивым и очень любят его.